МОСКВА. Так что нам в этих звуках? Москва в координатах современного состояния старых мифов

Большой город или большая деревня? Первая или все-таки единственная столица? Хлебосольная хозяйка или «слезам верить не хочет»? «Третий Рим» или глухая провинция? Почему именно она оказывалась «позади нас» и на среднерусской возвышенности, и в горах Среднего Востока, и в самых разнообразных джунглях? Сколько мнений, сколько оценок, и каждая стремится спорить с остальными! Мы знаем, мы чувствуем, что все это говорится про один и тот же город, и почти с каждым утверждением мы готовы согласиться, не признавая собственных противоречий.

Почему на всем постсоветском пространстве с детской радостью узнавания встречают песню «Сумасшедшие москвички»? И почему на том же, весьма широком пространстве, так любят песню «Московские окна»? Кто они, жители этого города, что объединяет их друг с другом, а что отличает от других? Почему часть из них, по общему мнению — москвичей, считает, что живет в другом городе («Если Тушино не город, то Волга не река»), а все они явно не доверяют кому-то из них («Митино — это уже не Москва»).

Само разнообразие и противоречивость мнений о Москве наводят нас на мысль, что всё это говорится о несуществующем городе[1], имеющем только имя — «МОСКВА». Это имя есть, у этого имени есть желания («Так хочет Москва») и что-то оно делает само («Москва направила танки…»), хотя и не всегда получается («Москве не удается договориться с федеральным правительством о…»). Даже жители этого города и их предводитель (один из немногих, кто уверен, что этот город реально существует) говорят о нем в третьем лице: «Для Москвы это будет…». Если согласиться с предводителем, что город реально существует, все равно остается уверенность, что он (город) или она («Москва») живет какой-то своей отдельной жизнью и даже пытается дружить с такими же мифическими городами, как Париж, Лондон или Берлин. Отдельной проблемой является половая принадлежность и, как принято в последнее время, отдельным вопросом — сексуальная ориентация этого города. Он, город, «он» или он, Москва, «она»? И тогда отношения с Берлином — любовь или «строгая мужская дружба»?

Так где же он, этот город? Не в пространстве мира, об этом рассказывает географическая карта, а в пространстве «миров», о которых мы иногда догадываемся, но чаще всего не знаем. Это «миры внутри нас» — о том, что вне нас, и о том, где мы в этих мирах. Субъективный мир человека состоит из множества миров (семантических полей), каждый из которых описывает и структурирует определенную часть внутренней картины внешнего мира. Какие-то из этих полей никогда и нигде не пересекаются, некоторые из них накладываются друг на друга, как разбросанные листы бумаги на столе, а часть из них может иметь одну общую точку.

Если попытаться реконструировать те субъективные миры, куда входит и для которых является общей точкой «Москва», то даже в первом приближении их окажется довольно много.

Для москвича Москва входит в группу понятий «дом» (дом, жилище, шалаш, индивидуальная или коммунальная квартира и т.д.), а это один из основных психологических архетипов. В «доме» живут члены семьи — «москвичи» и «москвички». Время от времени бывают наездами (а кто-то пытается остаться подольше) родственники, друзья, знакомые и вовсе не знакомые люди — «гости столицы» из соседних маленьких домов (Мытищи, Долгопрудный), с соседних (другие города России) и совсем дальних (зарубежные города) улиц. Из дома в свое время кое-кто ушел и где-то построил новый дом, объявляя его то глав-ным, то равным, но совершенно другим (Санкт-Петербург), а кого-то пытаются убедить, что «дом» и вовсе не дом, а хижина (группа понятий «поселение»: большой город, маленький город, большое село, деревня, хутор). Другие дома (группа ассоциаций «столицы»: Берлин, Париж, Лондон, Нью-Йорк), — затерянные на каких-то совсем дальних улицах, иногда предлагают «дружить домами», иногда пытаются наш дом не замечать, но точно известно, что вчерась кое-кто из них пытался объявить нашу улицу своей, да мы тогда не согласились, а намедни договорились с небольшими домами на соседних улицах (Варшава, Прага, Рига, Вильнюс) «дружить против», но говорят, что не против нас. Немного обидно, так как эти дома дружили с нашим домом довольно долго и по тем улицам мы ходили спокойно даже поздней ночью.

Не всё ясно и с самим домом. Некоторые утверждают, что богоугоден и богоизбран («сорок сороков» церквей), другие его не любят за «сумасшедший» ритм в замкнутом городском пространстве, кто-то будет уверяет вас в том, что в этом городе «ему лично тяжело», но предпочтет это делать в «Славянском базаре», в Сандунах или в антракте на спектакле[2] столичного театра.

Возможно ли воссоздать эту сложную картину оценок и отношений Москвы и её жителей с окружающим миром? В принципе (известный магазин в Москве, в котором всё есть) можно, особенно если все эти объекты представить в «антрополигизированном» коде, описывая их с помощью характеристик, предназначаемых для описания человека, но в качестве метафоры используемые и для не-человеческих объектов («умная» машина, «злой» город, «радостная» картина и т.д.).

Для конструирования названных семантических полей примерно 200 респондентам, посетителям Центрального дома художников (ЦДХ, 1997), было предложено оценить по 26 биполярным шкалам (типа «упрямый — уступчивый», «вялый — энергичный», «романтичный — рациональный») 24 наименования-«образа» из различных семантический полей [3].

Всего было получено 648 анкет (примерно по 25 анкет на каждый образ, для Москвы — 80 анкет). Фиксировались пол, возраст и образование респондента, а также родился ли респондент и его родители (хотя бы один из них) в Москве.

Первичные данные были подвергнуты факторному анализу[4], в результате которого удалось получить три фактора, которые мы по традиции (и не противореча полученным результатам) обозначим как «ОЦЕНКА», «СИЛА» и «АКТИВНОСТЬ». Следует сразу оговориться, что математические «минусы» и «плюсы» на представленных ниже графиках не имеют никакого отношения к «хорошей» или «плохой», в обыденном понимании, оценке личности или любого другого объекта[5].

Арифметический «минус» по фактору «ОЦЕНКА» соответствует восприятию оцениваемого объекта как «открытого» в общении (доброго, скромного, отзывчивого, эмоционально «теплого»), а арифметический «плюс» соответствуют восприятию объекта как «закрытого» в общении (подозрительного, самолюбивого, невнимательного, эмоционально «холодного»).

Арифметический «минус» по фактору «СИЛА» соответствует эмоциональной «слабости» (неуверенности, зависимости), а «плюс» — эмоциональной «силе», устойчивости (уверенности, необидчивости).

Арифметический «минус» по третьему фактору «АКТИВНОСТЬ»[6] соответствует «молчаливости» (молчаливости, рассудительности), а «плюс» — «разговорчивости» (разговорчивости, впечатлительности).

Даже один взгляд на диаграмму 1 (двухмерное пространство по первым двум факторам), позволяет утверждать, что Москва, конечно, «большой город» и «столица» и в чем-то, конечно, «Рим». Но нам кажется интересным рассмотреть место Москвы в каждом из названных выше семантических полей отдельно.

МОСКВА КАК «ДОМ»

В средние века в сознании русского человека было всего два пути из родительского дома: в монастырь, как «дом благости», и любой другой путь, рассматриваемый как путь в «дом (дома) греха» (в том числе, уход из родительского дома и создание собственного). За последние столетия возможности «благостного» пути расширились (за счет приравнивания служения обществу служению Богу), да и оценки некоторых мест радикально изменились (театр в средние века явно противопоставлялся церкви как «бесовское» место). В качестве возможных путей сегодняшнего дня и для сравнения с Москвой были выбраны понятия «тюрьма», «сумасшедший дом», «театр», «храм» и «музей».

Как видно на диаграмме 2, по стилю своего общения (первый фактор, «оценка») Москва очень напоминает «сумасшедший дом», а по второму («эмоциональная сила») и третьему («активность») фактору удивительно близка к «театру». Получается что-то типа санаторного отделения (или трудовых мастерских) психиатрической больницы на самоуправлении: непонятного, закрытого для посторонних в своей внутренней жизни, хотя и «разговорчивого», как иной пресс-секретарь, — на вопросы отвечает, но для окружающих не всегда понятно.

Также интересно восприятие «гостей столицы» у москвичей «по рождению» и у москвичей «по прописке». Москвичи «по рождению» воспринимают «гостей столицы» гораздо более терпимо и считают их более похожими на себя, чем москвичи «по прописке», для которых «гости столицы» — «пугливые» и «молчаливые», в отличие от них, «сильных» и «разговорчивых».

Как видно из диаграммы 3, «москвичи по прописке» считают себя более соответствующими городу, чем «москвичи по рождению», что отвечает давно известным особенностям поведения и самооценки любых прозелитов.

Тем не менее на диаграмме видно, что «москвичи» не идентичны «Москве» — образ города отличается от самооценки москвичей. Люди живут в городе, но его не составляют, Москва имеет свой собственный «образ» и свое собственное «поведение».

На диаграмме 3 также обращает на себя внимание различие оценок образа «Россия» и сходство образа «планета Земля» в рассматриваемых группах. Получается, что москвичи «по рождению» и «по прописке» живут в одном городе и на одной планете, но в разных государствах.

МОСКВА — САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: В СПОРЕ МОСКВА ВЫИГРЫВАЕТ

Оценка Москвы как «деревни» возникла только после того, как резиденция царствующего дома была перенесена в Санкт-Петербург и началась борьба «двух столиц» за первенство.

Своим основателем и его последователями Санкт-Петербург явно противопоставлялся и остальной России и, отдельной строкой, Москве, в том числе в борьбе за наследование идеи «Третьего Рима» [7] как хранителя истинной христианской веры и одновременно центра Империи. Собственное восприятие Санкт-Петербурга трактует его как город «святой», весьма «мифологизированный» и самим созданием за удивительно короткий срок, и восприятием его как «окна» в другой мир (хотя «другой мир» для русского сознания греховен хотя бы потому, что он «другой»).

При этом конкретные действия Петра Первого породили проблему с «переадресацией» мифа о «Третьем Риме»: отмена патриаршества сделала невозможным «физический» перенос религиозного центра православия в Санкт-Петербург, а помазание на царство всегда происходило в храмах Кремля и фактическое основное место общения с Богом оставалось в Москве.

Попытка переноса концепции «Третьего Рима» на Санкт-Петербург сопровождалась также попытками переориентировать временную организацию этого мифа: Москва трактовалась как «Рим вчера, сегодня и завтра» (собственно «имперский Рим» в мифе был в далеком прошлом), а Санкт-Петербург — как «Рим сегодня и в будущем».

Безусловно, двести лет Санкт-Петербург был «имперским» городом, но после распада Российской Империи в Москву была перенесена резиденция правительства (собственно столицей Санкт-Петербург никогда не был), была создана новая «реальная» (СССР) и «духовная» (коммунизм) Империи с единственным центром — Москвой. К тому же коммунистическая ориентация на будущее привела к расширению временной концепции «Москва — Третий Рим» от «вчера, сегодня и завтра» до «вчера, сегодня и в будущем».

Концепция «Москва — Третий Рим» не допускала возможности существования «четвертого Рима», и для противников Санкт-Петербурга истинным «Третьим Римом» всегда оставалась Москва. Вследствие этого по поводу самого существования Санкт-Петербурга ортодоксами утверждалось, что он «мнится и минет, как наваждение». Позже это восприятие Санкт-Петербурга было воспринято и переведено на нерелигиозный язык Пушкиным, Гоголем, Достоевским, символистами. Смена названий в течение жизни одного поколения (Санкт-Петербург до 1914 и с 1991-го, Петроград — 1914-1924, Ленинград — 1924-1991) и пережитая блокада еще более выделили город, усилив «миф об отдельном городе».

В результате всех пертурбаций последних десятилетий Москва сохранила статус «столицы» и «большого города» (см. диаграмму 4), а Санкт-Петербург хоть и силён как «большой город», но с каким «деревенским» общим выражением, и «молчалив», как «Вселенная» или «музей» (см. диаграммы 1 и 5).